В рамках пост-современности философия всё чаще обращается к проблеме абсурда. Если задаться вопросом по поводу истоков данного явления, то мы упираемся в определённые кризисные состояния как общества, так и отдельно взятых индивидов.

В Новое время складывалась всеохватывающая деспотия разума, точно поддерживаемая словами Гегеля: «все действительное разумно, все разумное действительно». Но скоро являют себя миру представители неклассической философии, и начинается интенсивная «переоценка ценностей».

Философия жизни Ницше и Шопенгауэра подорвала основы Логики и предоставила голос всё пронизывающей и не схватываемой в строго академических категориях Воле. Концепция Воли стала тем ответом на кризис всё больше нарастающего ощущения несоразмерности школярных категорий динамизму как объективной действительности, так и непосредственно субъективного. Вслед за ними кризис гнетущей рациональности прочувствовали экзистенциалисты. Представители этого направления возвестили о том, что мир нельзя понять, так как, сталкиваясь с вещественной наготой материального мира, мы, как стремящееся к ясности существа, чувствуем себя чужими в самом мире. «Сам по себе мир просто неразумен, и это все, что о нем можно сказать» . Мир стоит особняком по отношения к человеку, мир холоден к нам. И так возникает чувство абсурдности.

Также стоит упомянуть Кьеркегора, говорившего о силе абсурда в контексте теологии. И здесь абсурд имеет свою позитивность, но, конечно, если абсурд сам как таковой преодолевается на пути к Божественному. Действовать силой абсурда, по Кьеркегору, – значит совершать нечто немыслимое, совершать трансгрессию во имя любви к Богу, уже преодолевая сам абсурд как таковой. Авраам, например, совершает немыслимое, подписываясь на убийство родного сына. Идя на столь страшное дело, Авраам, по мнению Кьеркегора, всё же лелеет надежду на то, что Бог не допустит этой жертвы, – это и есть настоящее движение веры. Здесь уместны слова Тертуллиана: «верую, ибо абсурдно». Движение веры должно постоянно осуществляться силой абсурда . Таким образом, Авраам верит силой абсурда и становится в итоге Отцом Веры, преодолевшим абсурд, обретя своего сына.

Так, абсурд заключает в себе самом возможность своего преодоления. Преодоление абсурда также может заключаться и в смирении с ним. Камю, говоря о непреодолимости абсурда, проповедует о сознательном смирении с абсурдом, что также является неким преодолением. Преодоление такого плана есть сознательный акт, который также, в свою очередь, представляется самоосознанием. Это самоосознание связано с экзистированием себя в мире, а это уже нечто большее, чем то, что укоренено в сознании. Таким образом, мы входим в сферу онтологического.

По Хайдеггеру, человек определяется через Dasein (вот-бытие), то есть через «сущее, в бытии которого речь (дело) идёт о самом этом бытии» . Только человек способен вопрошать о своём бытии и его смысле. Но когда мы позволяем это себе делать? И опять же, по мнению Хайдеггера, вопрошание наше идёт из определённой настроенности. Одна из его главных категорий – ужас. Ужас перед фигурой Ничто. Человек задаётся вопросом о бытии из ужаса, который характеризуется тотальной потерей почвы под ногами . Ужас – и есть такая настроенность. Ужас связан непосредственно с нашей конечностью, а значит перед ликом Ничто (смерти) мы, ужасаясь, вопрошаем о бытии и его смысле. Ужас взаимосвязан с абсурдом, так как абсурд – это некая смысловая лакуна, а также некий онто-разрыв, на который обращает внимание ужасание. Теряя почву под ногами и ужасаясь перед отсутствием смысла в рамках временной конечности, человек требует смысла, постоянно ускользающего от него.

Хайдеггер отлично замечает, что вопрошая о смысле бытия, мы всегда уже находимся в нём; из самого смысла бытия способны вести речь о бытии, так как «смысл есть экзистенциал присутствия (Dasein)» . Смысл укоренён исходно в человеческом бытии, ибо «смысл бытия никогда не может быть поставлен в противоположение к сущему или к бытию как опорному “основанию” сущего, ибо “основание” становится доступно только как смысл, пусть то будет даже бездна утраты смысла» . Это некая пред-данность, требующая дать «через речь слово невыговоренному смыслу бытия» . Вопрошание, как философствование, в ужасе уже приоткрывает смысл бытия, – вопрошание преодолевает абсурд.

Концепция абсурда Камю и философия Хайдеггера лаконично сходятся в одной точке. Камю постулирует осознание того, что смысла нет; но осмысливая это отсутствие, мы уже исходим из смысла бытия. Камю исходит, конечно, из субъекта; Хайдеггер же исходит из Dasein (вот-бытие), – таким образом, субъективно мы миримся с отсутствием смысла (абсурдностью), но бытийно уже всегда преодолеваем абсурд. Само же преодоление приоткрывается в вопрошании.

С помощью метафизического вопрошания, ибо вопрос о бытии и его смысле представляет собой метафизику, мы способны вернуть себе ускользающее сущее (мир), – мы встаём обратно на землю. «Метафизика - это вопрошание сверх сущего, за его пределы, так, что мы получаем сущее обратно для понимания как таковое и в целом» . И, в конце концов, мы получаем возможность по-новому понять мир и себя-в-мире.

Итак, речь идёт не о смысле существования в субъективном понимании, которое связано с социально-психологической идентичностью человека и его Я в целом, но о смысле существования в бытийном, то есть исходя из самой возможности «быть». Сам же смысл человеческого существования и есть смысл его бытия, так как человек – сущее, которое экзистирует и бытийствует одновременно.

Возможность «быть» дана нам из со-бытия с Другим, а значит и о смысле можно вести речь лишь находясь в со-бытии с Другим. Абсурд являет себя, когда человек в одиночестве пытается противостоять не-экзистирующему сущему. И именно Другой способен нам помочь перепрыгнуть через бездну смыслоутраты (абсурдности).

И означает оно нелепость и бессмыслицу. Люди часто употребляют его в повседневной жизни, даже и не догадываясь, что в него вложен глубокий философский смысл, и многие писатели создавали на его основе великие произведения. Попробуем разобраться подробнее.

Мир абсурда, в котором мы вращаемся

Никто никогда в повседневной жизни не обращает должного внимания на то, насколько абсурдно происходящее вокруг нас. Молодые красивые девушки занимаются проституцией, талантливые люди убивают себя наркотиками или алкоголем, а бездарные личности сидят в высоких кабинетах и лопатой гребут себе государственные деньги. И после этого вы хотите сказать, что в этом мире есть смысл, он движется вперед, а не стоит на месте? Все вышеперечисленное — только крошечная часть того абсурда, который происходит в мире. И как составная часть всеобщей системы, жизнь каждого человека, согласно философии абсурда, является бессмысленной.

Абсурд жизни, который вечен и неизбежен

Если человек подходит к вам и говорит, что он собирается поднять свою машину над головой с помощью только собственных рук, вы ему скажете: «Это абсурд». Почему? Потому что вы признаете тщетность его усилий, вы видите конфликт между его средствами и реальностью, которая не благоприятствует успешному завершению этого предприятия. Он просто физически не может поднять эту машину над головой.

Абсурд — это соотношение между тем, что люди пытаются делать, и реальностью, в которой они существуют. Есть абсурдные войны и абсурдные политики. Есть абсурдные браки, нелепые задания в университетах и так далее. Везде, где цель (скажем, война с наркотиками) кажется невозможной, если учитывать реальность (всегда будет какая-то группа людей, производящих и распространяющих наркотики), мы говорим, что это абсурд.

Философия абсурдного представления о жизни начинается с идеи, что жизнь не имеет смысла (по крайней мере, он не такой, который мы для себя создали). Таким образом, довести до абсурда может обычное желание человека обрести истинный смысл жизни, поскольку это бесполезно. Любая попытка сотворить его означает неизбежный конфликт с миром, который устроен иначе, в противоречие вашим желаниям.

Сизиф как символ философии абсурда

Наглядная метафора на этот счет — про Сизифа. Он закатывает свой камень в гору только затем, чтобы тот скатился с холма, затем все начинается снова. Он никогда не закатит камень на холм, потому что тот всегда будет скатываться. Но Сизиф продолжает свой нелегкий труд, он принимает свою судьбу. В этом смысле Сизиф является абсурдным героем. Представьте себе, что он счастлив так же, как и счастливы вы, ведь у каждого в жизни есть как минимум абсурдность существования. Такая философия говорит о том, что абсурд — это жизнь в бессмысленном мире, где все наши усилия в конечном счете бесполезны и не приводят ни к чему хорошему.

Абсурд и время

Люди обычно думают, что в жизни есть две главные проблемы: найти любовь и работу. Так много было написано о том, как мало времени дается, чтобы приобрести и то и другое. Мы могли бы отказаться от любви или работы, но, потеряв одну фундаментальную человеческую цель, чтобы иметь время для более эффективного продвижения к другой, мы останемся в лучшем случае с половиной жизни. И даже половина жизни на самом деле недоступна для большинства из нас — жизнь слишком коротка только для работы. Абсурд - это и есть постоянная нехватка времени.

К тому моменту, когда у нас появляется ощущение, что мы нашли профессию своей мечты, и отличная работа вроде как идет прямо к нам в руки, большинство из нас имеет лишь немного времени, чтобы реализовать себя. На тот момент мы уже не настолько компетентны и активны, как раньше, а умы наши не гибки. Скорость снижения когнитивных способностей (которое начинается еще до 30 лет) увеличивается с тем, как мы стареем, резкое снижение происходит после 60 лет.

Время и опыт необходимы, чтобы развивать мудрость и зрелость, выбрать подходящего партнера, с которым мы были бы счастливыми в любви. Отношения требуют внимания, а оно занимает много времени. Детям надо уделять тоже достаточно сил и времени, но часто они рождаются, когда мы еще молоды и неразумны.

Большинство из нас, кажется, не в состоянии воздерживаться от пустой траты времени. Редкость, когда человек может действительно быть максимально эффективным и продуктивным. Для остальных из нас, то есть почти для всех, советы Сенеки о том, что не следует попросту тратить время, бесполезны.

Литература абсурда как попытка точнее отобразить реальность

Когда мы говорим о нелепости в литературе, исторический контекст играет чрезвычайно важную роль. В 1950-х годах люди столкнулись с опустошением после двух мировых войн, разочарованием в модернизме и рационализме, а также с более либеральным подходом к вере — тому, что считалось традиционным. Без стабильной социальной структуры, убеждений в религии возник вопрос о надежности человеческой психики. Мыслители начали использовать идеологию экзистенциализма, который идет рука об руку с абсурдом.

Экзистенциализм помещает человека в начальной точке мысли и подчеркивает недоумение, которое человек чувствует в лице бессмысленного и одинокого существования в мире. Отдельно от других людей и открестившись от самого мира, человек остается в одиночестве бродить и является гораздо более восприимчивым к массовой манипуляции и государственному контролю.

Очень много писателей этого времени использовали приемы абсурдизма: Франц Кафка, Камю, Беккет, Том Роббинс, Курт Воннегут и другие. Они пошли против классической литературы и настаивали, что должна быть сильна корреляционная связь между обстановкой, характером и сюжетом. Другими словами, авторы ввели идеи бессмысленности не только в содержание, но и вплели их в саму структуру истории.

Алиса: жизненный абсурд в сказочной стране

Абсурдность в художественных произведениях также изображает бессмысленность. Например, в «Алисе в Стране чудес» Льюиса Кэрролла Алиса попадает в мир, который, прежде всего, бессмысленный, там все нелепо, абсурдно и вызывает насмешки. Садоводы, выкрашивающие белые розы в красный цвет, странная еда, заставляющая сжиматься или расширяться до гигантских размеров, являются лишь небольшим эпизодом из всей массы абсурда, на который натыкается Алиса.

Впереди своего времени Кэрролл усваивал новые авангардные (экспериментальные и провокационные) методы описания, которые характерны только для нескольких писателей середины ХХ века. Литературный абсурд — это средство для писателей, позволяющее подробнее изучить элементы абсурда в мире, который не имеет смысла. Он рассматривает вопросы смысла жизни, и писатели часто используют абсурдные темы, персонажей, ситуации и задают вопрос, существует ли какой-либо смысл или структура вообще.

Вместо заключения

Абсурдность человеческой жизни представляет угрозу для всего ее смысла. Абсурд и осмысленность не идут вместе. Это, однако, не означает, что если жизнь не будет абсурдной, то это будет иметь значение. Ликвидация абсурда как препятствия не влечет за собой возникновение четкого смысла, которым мы будем руководствоваться по жизни. Но если мы не можем устранить абсурд, то будет трудно сделать вывод, что жизнь имеет какой-либо смысл. Вот такой клоунский костюм надет на мир в целом и на каждого в отдельности...

В логике под абсурдом обычно понимается внутренне противоречивое выражение. В таком выражении что-то утверждается и, отрицается одновременно, как, скажем, в высказывании "Русалки существуют, и русалок нет".

Абсурдным считается также выражение, которое внешне не является противоречивым, но из которого все-таки может быть выведено противоречие.

Например, в высказывании "Иван Грозный был сыном бездетных родителей" есть только утверждение, но нет отрицания и нет соответственно явного противоречия. Но ясно, что из этого высказывания вытекает очевидное противоречие: "Некоторая женщина является матерью, и она же не является матерью".

Абсурдное как внутренне противоречивое не относится, конечно, к бессмысленному. "Разбойник был четвертован на три неравные половины" - это, разумеется, абсурдно, однако не бессмысленно, а ложно, поскольку внутренне противоречиво.

Логический закон противоречия говорит о недопустимости одновременного утверждения и отрицания. Абсурдное высказывание представляет собой прямое нарушение этого закона.

Понимание абсурда как отрицания или нарушения какого-то установленного закона широко распространено в естественных науках.

Согласно физике к абсурдным относятся, например, такие, не согласующиеся с ее принципами утверждения, как "Космонавты долетели с Юпитера до Земли за три минуты" и "Искренняя молитва преодолевает земное притяжение и возносит человека к Богу". Абсурдны с точки зрения биологии высказывания: "Микробы зарождаются из грязи" и "Человек появился на Земле сразу в таком виде, в каком он существует сейчас".

Никакой особой определенности в употреблении слова "абсурд", разумеется, нет. Даже в логике понятия "бессмысленное" и "абсурдное" употребляются как взаимозаменяемые. В обычном языке абсурдным называется и внутреннее противоречивое, и бессмысленное, и вообще все нелепо преувеличенное, окарикатуренное и т.п.

В логике рассматриваются доказательства путем приведения к абсурду: если из некоторого положения выводится противоречие, то это положение является ложным.

Есть также художественный прием - доведение до абсурда, имеющий, впрочем, с данным доказательством только внешнее сходство.

О носе американской актрисы Барбары Стрейзанд один рецензент сказал: "Ее длинный нос начинается от корней волос и кончается у тромбона в оркестре". Это - абсурдное преувеличение, претендующее на комический эффект.

И еще пример - из армейской жизни, интересный не столько сам по себе, сколько комментарием к нему.

Новобранец-артиллерист неглуп, но мало интересуется службой. Офицер отводит его в сторону и говорит: "Ты для нас не годишься. Я дам тебе добрый совет: купи себе пушку и работай самостоятельно".

Обычный комментарий к этому совету таков: "Совет - явная бессмыслица. Купить пушку нельзя, к тому же один человек, даже с пушкой, не воин". Однако за внешней бессмысленностью проглядывает очевидная и осмысленная цель: офицер, дающий артиллеристу бессмысленный совет, прикидывается дураком, чтобы показать, как глупо ведет себя сам артиллерист.

Этот комментарий показывает, что в обычном языке бессмысленным может быть названо и вполне осмысленное высказывание. 3.

СИНТАКСИЧЕСКИЕ НАРУШЕНИЯ

Каждый язык имеет определенные правила построения сложных выражений из простых, правила синтаксиса. Как и всякие правила, они могут нарушаться, и это ведет к самому простому и, как кажется, самому прозрачному типу бессмысленного.

Скажем, выражение "Если стол, то стул" бессмысленно, поскольку синтаксис требует, чтобы во фразе с "если..., то..." на местах многоточий стояли некоторые утверждения, а не имена. Предложение "Красное есть цвет" построено в соответствии с правилами. Выражение же "есть цвет", рассматриваемое как полное высказывание синтаксически некорректно и, значит, бессмысленно.

В искусственных языках логики правила синтаксиса формулируются так, что они автоматически исключают бессмысленные последовательности знаков.

В естественных языках дело обстоит сложнее. Их синтаксис также ориентирован на то, чтобы исключать бессмысленное. Правила его определяют круг синтаксически возможного и в большинстве случаев позволяют обнаружить то, что, нарушая правила, выходит из этого круга.

В большинстве случаев, но не всегда. Во всех таких языках правила синтаксиса весьма расплывчаты и неопределенны, и иногда просто невозможно решить, что еще стоит на грани их соблюдения, а что уже перешло за нее.

Допустим, высказывание "Луна сделана из зеленого сыра" физически невозможно и, следовательно, ложно. Но синтаксически оно безупречно. Относительно же высказываний "Роза красная и одновременно голубая" или "Звук тромбона желтый" трудно сказать с определенностью, остаются они в рамках синтаксически возможного или нет.

Кроме того, даже соблюдение правил синтаксиса не всегда гарантирует осмысленность.

Предложение "Квадратичность пьет воображение" является, судя по всему, бессмысленным, хотя и не нарушает ни одного правила синтаксиса русского языка.

В обычном общении многое не высказывается явно. Нет необходимости произносить вслух то, что собеседник поймет и без слов. Смысл сказанной фразы уясняется из контекста, в котором она употреблена. Одно и то же неполное выражение в одной ситуации звучит осмысленно, а в другой оказывается лишенным смысла. Услышав, как кто-то сказал: "Больше четырех", далеко не всегда можно быть уверенным, что это какая-то ерунда. Например, в качестве ответа на вопрос: "Который час?" - это выражение вполне осмысленно. И в общем случае оно всегда будет осмысленным, если возможно восстановить недостающие его звенья.

Контекст - это всегда известная неопределенность. Опирающееся на него суждение о синтаксической правильности столь же неопределенно, как и он сам.

Поэт В.Шершеневич считал синтаксические нарушения хорошим средством преодоления застылости, омертвения языка и конструировал высказывания, подобные "Он хожу".

Внешне здесь явное нарушение правил синтаксиса. Но только контекст способен показать, отсутствует ли в этой конструкции смысл и так ли непонятна она собеседнику. Ведь она может быть выражением недовольства стесняющими рамками синтаксиса. Может подчеркивать какую- то необычность или неестественность походки того, кто "хожу", или, напротив, сходство ее с манерой ходить самого говорящего ("Он ходит, как я хожу") и т.д. Если отступление от правил не является простой небрежностью, а несет какой-то смысл, улавливаемый слушателем, то даже это, синтаксически заведомо невозможное сочетание, нельзя безоговорочно отнести к бессмысленному.

И потом, нет правил без нарушений. Синтаксические правила важны, без них невозможен язык. Однако общение людей вовсе не демонстрация всемогущества и безусловной полезности этих правил. Мелкие, непроизвольные отступления от них в практике живой речи явление обычное.

Иногда синтаксис нарушается вполне осознанно, с намерением достичь какого-то интересного эффекта.

Вот цитата из сочинения современного французского философа: "Что такое религиозная мифология, как не абсурдная мечта об идеальном обществе? Если всякая апология необузданного желания ведет к репрессии? Если заявления о всеобщей будущей свободе скрывают жажду власти? Если религия - это другое наименование для варварства?" При сугубо формальном подходе здесь неправильный синтаксис. Три раза условное высказывание обрывается на своем основании и остается без следствия. Но в действительности это только риторический прием, использующий для большей выразительности видимость отступления от синтаксических правил.

Известное всем со школьных лет "Путешествие из Петербурга в Москву" А.Радищева написано языком, для современного слуха непривычным: "В одну из ночей, когда сей неустрашимый любовник отправился чрез валы на зрение своей любезной, внезапу восстал ветер, ему противный, будущу ему на среде пути его. Все силы его немощны были на преодоление разъяренных вод".

Это странное звучание не связано с тем, что перед нами проза отдаленного XVIII в. "Философы и нравоучители, - читаем у жившего в это же время Д. Фонвизина, - исписали многие стопы бумаги о науке жить счастливо; но видно, что они прямого пути к счастию не знали, ибо сами жили почти в бедности, то есть несчастно". Это совсем близко к нашему современному языку. В "Путешествии" же язык нередко нарочито "остранненный" (от слова "странный"), своеобразно пародирующий возвышенный стиль и архаику. И одним из средств этого "остраннения" языка служит свободное обращение с правилами синтаксиса русского языка XVIII в. не особенно, впрочем, отличающимися от нынешних правил. Очевидно, что нарушение синтаксиса не ведет здесь ни к какой неясности смысла.

Особенно часто страдают правила языка при столкновении с юмором, для которого каждый штамп серьезная угроза. "Так это давно случилось, - сожалеет один фельетонист, - что никого как следует и не увиноватишь". "Ученые сцепляются, - констатирует другой, - по проблеме "хищник - жертва". "Все реже встречаемость меховых изделий", "отшибность здесь для молодого", "говорит стыло охотник, углубляясь в точение пилы", "какая извергнется строгость", "охотник, сносив самодеятельность обуток, по скалам и чертолому за охотничьим объектом бежит босиком", "замок на ларьке и текстура: "Закрыто" - все эти выражения, взятые из фельетонов, в конфликте с правилами языка. Но это сознательный, творческий конфликт, призванный заставить фразу звучать свежо и ново. И что важно, правила нарушены, а смысл и опирающееся на него понимание остаются. 4.

Философские этические теории имеют богатую историю, которая уходит корнями к философской максиме Сократа : “Познай самого себя”. Все религиозные учения являются, прежде всего, этическими учениями, так как решают вопрос о смысле человеческого бытия. Этот вопрос в той или иной форме ставится и в работах западноевропейских философов-экзистенциалистов. Анализируя философские этические теории, мы познаем народ, который является их носителем.

Целью настоящего доклада является попытка анализа философской системы Альбера Камю , представленной в его работе: философском эссе “Миф о Сизифе”, с позиций теории этногенеза Льва Николаевича Гумилева. Эта работа выбрана не случайно, ибо является первой философской работой знаменитого французского писателя и мыслителя. Она была написана совсем еще молодым человеком, недостигшим тридцатилетнего возраста. Поэтому на нее еще не наложил отпечаток последующий богатый социально-политический опыт автора. В ней в наиболее рафинированном виде представлены мироощущенческие истоки западноевропейского экзистенциализма, чему в немалой степени способствовал писательский талант Альбера Камю.
1. Ощущение абсурда — исток философских изысканий А.Камю
Знаменательна фраза, которой открывается “Миф о Сизифе”: “ На нижеследующих страницах речь пойдет о чувстве абсурда, обнаруживаемом в наш век повсюду, — о чувстве, а не о философии абсурда, собственно говоря, нашему времени неизвестной”.
Действительно, это произведение порождено чувством, владеющим в наше время многими представителями европейской интеллигенции, чувством разлада между окружающим миром и человеческим разумом, “разлада между человеком и его жизнью”. Но Камю явно скромничает, говоря о том, что его эссе не посвящено философии, проистекающей из этого чувства. Легкая и вместе с тем емкая форма философского эссе позволяет передать не только оттенки чувств и настроений, но и изложить логически связную систему взглядов, хотя, быть может, и не до конца выдержанную в строгих канонах философских категорий. Но таковы особенности жанра эссе.
Глубина чувства абсурда заставляет Камю с первых страниц поставить вопрос о смысле человеческого существования в самой категорической форме: “Есть одна лишь по-настоящему серьезная проблема – проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, значит ответить на фундаментальный вопрос философии. Все остальное – имеет ли мир три измерения, руководствуется ли разум девятью или двенадцатью категориями – второстепенно”. В этой постановке Камю понимает самоубийство не как социальный феномен, не как результат болезненной рефлексии, а как выход из философского осознания ничтожности человеческого существования. Таким образом, речь идет не о психофизиологической или социальной патологии, а о радикальном разрешении философской проблемы смысла человеческого существования на индивидуальном уровне.
Из чего складывается ощущение абсурдности существования у благополучного нормального человека, современника Камю? С мастерством, присущим талантливому художнику, Камю описывает истоки этого чувства: “Родословная абсурдного мира восходит к нищенскому рождению. Ответ “ни о чем” на вопрос, о чем мы думаем, в некоторых ситуациях есть притворство…. Но если ответ искренен, если он передает то состояние души, когда пустота становится красноречивой, когда рвется цепь каждодневных действий и сердце впустую ищет утерянное звено, то здесь как будто проступает первый знак абсурдности. Бывает, что привычные декорации рушатся. Подъем, трамвай четыре часа в конторе или на заводе, обед, трамвай, четыре часа работы, ужин, сон; понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, все в том же ритме – вот путь, по которому легко пройти день за днем. Но однажды встает вопрос “зачем?”. Все начинается с окрашенной недоумением скуки. “ Начинается” – вот что важно. Скука является результатом машинальной жизни, но она приводит в движение сознание. Скука пробуждает его и провоцирует дальнейшее, либо бессознательное возвращение в привычную колею, либо окончательное пробуждение. А за пробуждением рано или поздно идут следствия: либо самоубийство, либо восстановление хода жизни”.
“Элементарность и определенность происходящего составляют, — по мнению Камю, — содержание абсурдного чувства”. Это чувство усиливается перед лицом смерти: ”Изо дня в день нас несет время безотрадной жизни, но наступает момент, когда приходится взваливать ее груз на собственные плечи. Мы живем будущим: “завтра”, “позже”, “когда у тебя будет положение”, “с возрастом ты поймешь”. Восхитительна эта последовательность – ведь, в конце концов, наступает смерть…. В мертвенном свете рока становится очевидной бесполезность всех наших усилий”.
Чувство абсурда становится в философии Камю истоком абсурда, как исходного онтологического понятия в его философской системе, хотя об онтологии абсурда автор нигде не говорит прямо. Проследим, как приходит Камю к понятию абсурда.
2. От ощущения абсурдности к абсурду

Обращаясь к вопросу познания окружающего мира, Камю со страстной горечью констатирует его непознаваемость. Но его вывод – это не классический агностицизм идеализма. Его вывод, преломленный через призму эмоционального желания живущего с чувством абсурда индивида понять “самого себя”, носит очень “очеловеченный” характер. Камю сразу отмечает два “порочных круга”, в которые попадает человеческий разум в попытке познать себя. Первый круг порождается противоречиями рефлектирующего мышления, известными со времен Аристотеля. Эти противоречия возникают, когда система, пользуясь аппаратом двузначной классической логики, пытается определить саму себя. Простейшим примером такого противоречия является высказывание: ”Все мои утверждения ложны”, которое приводит к логической неопределенности или самопротиворечивости. Для рефлектирующего экзистенциального разума подобные логические противоречия становятся еще одним кошмаром, усугубляющим чувство абсурда. Камю пишет: ”Этот порочный круг является лишь первым в том ряду, который приводит погрузившийся сам в себя разум к головокружительному водовороту. Сама простота этих парадоксов делает их неизбежными”.
Камю очень категоричен в своих требованиях к познанию мира: “понять – значит, прежде всего, унифицировать”, и вместе с тем, по-человечески эгоистичен в них: “Чтобы понять мир, человек должен свести его к человеческому, наложить на него свою печать”. Это стремление к Абсолюту, хорошо понимаемому и воспринимаемому, отталкивает Камю и от рациональной метафизики Парменида: “Стоит нам перебраться через пропасть, отделяющую желание (желание Абсолюта) от цели (познание) и утверждать вместе с Парменидом реальность единого…, как мы впадаем в нелепые противоречия. Разум утверждает всеединство, но этим утверждением доказывает существование различия и многообразия, которые пытается преодолеть. Так возникает второй порочный круг. Его вполне достаточно, чтобы погасить наши надежды”.
В вопросах познания экзистенциальный разум исходит из человеческого “бессознательного чувства, желания ясности”, которое соединенное с таким же ностальгическим стремлением к Абсолюту, естественно приводит к заключению о непознаваемости мира, тем самым, усугубляя ощущение абсурда: “Ностальгия по Единому, стремление к Абсолюту выражают сущность человеческой драмы”.
Итак, все попытки рационального познания мира тщетны, так как противоречиво само человеческое мышление! И опять талантливое перо писателя дает блестящее по своей эмоциональной наполненности описание внутреннего состояния рефлектирующего индивида, попытавшегося воспарить над абсурдностью повседневного существования с его неизбежным страшным концом – смертью: “В безысходной противоречивости разума мы улавливаем раскол, отделяющий нас от собственных наших творений. Пока разум молчит, погрузившись в мир надежд, все отражается и упорядочивается в единстве его ностальгии. Но при первом же движении этот мир дает трещину и распадается: познание остается перед бесконечным множеством блестящих осколков. Можно прийти в отчаяние, пытаясь собрать их заново, восстанавливая первоначальное единство, приносившее покой нашим сердцам”.
Неутешительны также выводы автора о возможностях науки в ее объяснении окружающего мира: “Сколько веков исследований, сколько самоотречений мыслителей, а в итоге все наше познание оказывается тщетным. Кроме профессиональных рационалистов, все знают сегодня о том, что истинное познание безнадежно утрачено. Единственно осмысленной историей человеческого мышления является история следовавших друг за другом покаяний и признаний в собственном бессилии”.
Камю противопоставляет реальность существующего, ощущаемого мира неспособности науки объяснить и преподнести человеку мир целиком: “Запах травы и звезды, иные ночи и вечера, от которых замирает сердце, — могу ли я отрицать этот мир, всемогущество коего я постоянно ощущаю? Но всем земным наукам не убедить меня, что этот мир мой… с помощью науки можно улавливать и перечислять феномены, нисколько не приближаясь тем самым к пониманию мира… . В психологии, как и в логике, есть многочисленные истины, но нет Истины”.
Но если мышление противоречиво, а наука не может познать мир в целом, то следовало бы признать, что ущербно мышление человека. Но экзистенциальное сознание этого не признает, а делает головокружительный логический кульбит: “Сам по себе мир просто неразумен, и это все, что о нем можно сказать”! Таким образом, из непознаваемости мира вытекает его неразумность. Тем самым гносеологическое противоречие между сознанием и миром Камю переносит на онтологическую глубину. Психологически понятно, чем обусловлен такой шаг. В экзистенциальном подходе Камю первично человеческое “Я” с его чувствами, рефлексией, гордыней и непониманием окружающего мира. Он пишет: “Отчужденный от самого себя и от мира, вооруженный на любой случай мышлением, которое отрицает себя в самый миг собственного утверждения, — что же это за удел, если я могу примириться с ним, лишь отказавшись от знания и жизни, если мое желание наталкивается на непреодолимую стену?”
Теперь уже автору эссе нетрудно прийти к выводу, что желание ясности, стремление к Абсолюту и изначальная иррациональность мира – реально существующий абсурд: “Абсурдно столкновение между иррациональностью мира и исступленным желанием ясности, зов которого отдается в самых глубинах человеческой души. Абсурд равно зависит и от человека, и от мира. Пока он – единственная связь между ними. Абсурд скрепляет их так прочно, как умеет приковывать одно живое существо к другому только ненависть”. Отметим для последующего анализа эту эмоционально окрашенную метафору. Человека и мир скрепляет только ненависть!
Итак, исходные посылки определены, абсурд стал объективно существующим атрибутом жизни человека: “Иррациональность, человеческая ностальгия и порожденный их встречей абсурд – вот три персонажа драмы, которую необходимо проследить от начала и до конца со всей логикой, на которую способна экзистенция”.
3 . Бунт, свобода и страсть – следствия абсурда

Если мир неразумен, мышление противоречиво, то для требующего ясности индивида, пытающегося освободиться от ощущения бессмысленности своего существования, есть, казалось бы, один выход из этого кошмара: жизнеотрицание и самоубийство. Но Камю предлагает другой путь, внешне мужественный и честный: жить в условиях абсурда, без надежды, без будущего, но все-таки жить: “Осознавший абсурд человек отныне привязан к нему навсегда. Человек без надежды, осознав себя таковым, более не принадлежит будущему”. Но автор подчеркивает, что это не принятие абсурда – это бунт, это “противостояние и непрерывная борьба”. “Проводя до конца абсурдную логику, я должен признать, — пишет Камю, — что эта борьба предполагает полное отсутствие надежды (что не имеет ничего общего с отчаянием), неизменный отказ (его не нужно путать с отречением) и осознанную неудовлетворенность (которую не стоит уподоблять юношескому беспокойству). Все, что уничтожает, скрывает эти требования или идет вразрез с ними… разрушает и обесценивает предлагаемую установку сознания. Абсурд имеет смысл, когда с ним не соглашаются…. Отныне человек вступает в этот мир со своим бунтом, своей ясностью видения. Он разучился надеяться. Ад сделался его царством”. Невольно напрашивается ремарка. Как далеко это от понимания слова бунт русским человеком! Скорее это саботаж жизни, а не бунт.
Бунт у Камю является вызовом, который бросает человек абсурду, пафосом существования человека в абсурде: “Этот бунт придает жизни цену. Становясь равным по длительности всему существованию, бунт восстанавливает его величие. Для человека без шор нет зрелища прекраснее, чем борьба интеллекта с превосходящей его реальностью. Ни с чем несравнимо зрелище человеческой гордыни,тут ничего не могут поделать все самоуничижения”. Именно человеческая гордыня заставляет Камю изначально отвергать христианские установки, относя их к “униженному сознанию”, “обедняющему реальность”. “Абсурд – это грех без бога”, – гордо провозглашает писатель.
В связи с абсурдностью человеческого существования в этико-онтологическом смысле Камю своеобразно решает и проблему свободы. Проблема “свободы вообще” для него не имеет смысла, “ибо она так или иначе связана с проблемой бога”, а “в присутствии бога это уже не столько проблема свободы, сколько проблема зла”. Писатель признается: “Меня не интересует, свободен ли человек вообще, я могу лишь ощутить свою собственную свободу,… по поводу свободы у меня нет иных понятий, кроме тех, которыми располагает узник или современный индивид в лоне государства. Единственно доступная моему познанию свобода есть свобода ума и действия. Так что если абсурд и уничтожает шансы на вечную свободу, то он предоставляет мне свободу действия, даже увеличивая ее”.
Абсурд избавляет человека, его осознавшего, от иллюзий завтрашнего дня, от расчетов на дальнейшее, от веры в будущее: “Абсурд развеял мои иллюзии: завтрашнего дня нет. И отныне это стало основанием моей свободы… Пробуждение сознания, бегство от сновидений повседневности – таковы первые ступени абсурдной свободы”. Это упоительное ощущение свободы в сегодняшнем дне для человека абсурда обостряется еще тем обстоятельством, что конечный, неотвратимый итог жизни – смерть. Она дает абсурдному человеку независимость, подобную “божественной отрешенности приговоренного к смерти”. Камю пишет: “Человек абсурда лицом к лицу со смертью чувствует себя освобожденным от всего, кроме того страстного внимания, которое кристаллизуется в нем. По отношению ко всем общим правилам он совершенно свободен”.
Кроме осознанного бунта и свободы третий вывод, который делает из абсурда автор – это страсть: “Итак, я вывожу из абсурда три следствия, каковыми являются мой бунт, моя свобода и моя страсть”. Третье следствие не столь очевидно и не столь обоснованно, как первые два, ибо страсть, понимаемую Камю как стремление “к максимальному количеству опыта” можно объяснить только необычайной напряженностью существования человека абсурда в его абсурдной вселенной. “Переживать свою жизнь, свой бунт и свою свободу как можно полнее, — пишет Камю, — значит жить, и в полную меру”.
4. Промежуточное резюме

Итак, резюмируем результаты нашего рассмотрения основных положений философии абсурда.
Ощущение абсурда связано с тем, что мир изначально абсурден. Поэтому тщетны попытки познать его и примирить с ним гордое человеческое “я”. Разлад между миром и человеком настолько значителен, что их связывает только ненависть. Как жить в этом аду? Камю не призывает уйти из этого мира или разрушить его. Он предлагает гордо и страстно жить в этом мире, оставаясь внутренне свободным от него. Поэтому мораль, этика, долг становятся сугубо субъективными, оторванными от реальности понятиями.
Содержание этических философских доктрин зачастую не связано с личными морально-нравственными установками их авторов. Философские этические учения во многом являются отражением мироощущений современников. Поэтому нелепо было бы обвинять великого писателя и гуманиста, участника французского движения сопротивления Альбера Камю в том, что его философия абсурда явилась для многих его современников этической теорией, обосновывающей вседозволенность. Устойчивый интерес к философии абсурда и не проходящая мода на “Абсурдизм” во Франции может характеризовать только состояние французского этноса.
5. Философия абсурда с позиций теории этногенеза

Как известно , одной из основных характеристик фаз этногенеза является императив поведения, то есть некоторый идеальный принцип поведения индивида в этническом коллективе, который диктует ему этот коллектив. Он порождается ощущениями большинства членов этноса, их отношением к окружающему миру, и поэтому, на наш взгляд, не может не влиять на философские доктрины, возникающие в этносе в соответствующий период. Императив поведения должен также определять и степень популярности той или иной системы философских воззрений.
Вопрос о возможной связи философских систем с возрастом и состоянием этноса является достаточно тонким. Принципиальная возможность решения этого вопроса нам видится в использовании теории этногенеза Л.Н.Гумилева.
Полный цикл этногенеза суперэтноса составляет 1200-1500 лет . Если время рождения западноевропейского суперэтноса (системы западноевропейских этносов) датировать серединой IX века , то следует признать, что в настоящий момент он находится в фазе обскурации. Незнакомому с теорией этногенеза читателю термин “обскурация”, относимый к этносам Западной Европы, возможно, режет слух. Этот термин отнюдь не умаляет культурных, экономических или технических достижений западноевропейской цивилизации, влияние которой на мировые социально-политические процессы бесспорно. В данном контексте он характеризует только возраст этноса, т. е. констатирует научный факт, открываемый нам теорией этногенеза Л.Н.Гумилева.
Обратим внимание на императив поведения фазы обскурации: “День, да мой”. Насколько хорошо это соответствует поведенческим установкам человека абсурда. Абсурдный человек живет в настоящем времени и утратил связь с будущим. Обратимся к психологически точным формулировкам Камю.

• “Настоящее – таков идеал абсурдного человека”.
• “Уверившись в конечности своей свободы, отсутствии будущности у его бунта и в бренности сознания, он готов продолжить свои деяния в том времени, которое отпущено ему жизнью”.
• “Он принадлежит времени и с ужасом осознает, что время его злейший враг. Он мечтал о завтрашнем дне, а теперь знает, что от него следовало бы отречься”.

Фаза обскурации характеризуется не только ощущением сиюминутности жизни, но и размыванием этнических ценностей этноса, ощущением бренности бытия и культом удовольствий. Все это прямо или косвенно находит свое отражение в философии абсурда. На этом можно было бы поставить точку в предварительном анализе философии абсурда, как отражении этнического мироощущения фазы обскурации. Но ряд положений философии абсурда остается за рамками проведенного анализа и побуждает нас к его продолжению.
6 . Химерное мироощущение – базис антисистемных идеологий

В теории Л.Н.Гумилева при характеристике контакта этносов вводятся такие важные понятия, как химера и антисистема. Эти понятия важны для современной российской общественно-научной мысли, для правильного понимания процессов этногенеза, в том числе и ныне идущих. Обратимся к словарю понятий и терминов теории этногенеза .
“Химера – форма контакта несовместимых этносов разных суперэтнических систем, при которой исчезает их своеобразие. Выросшие в зоне контакта люди не принадлежат ни к одному из контактирующих суперэтносов, каждый из которых отличается оригинальными этническими традициями и ментальностью. В химере господствует бессистемное сочетание несовместимых между собой поведенческих черт, на место единой ментальности приходит полный хаос царящих в обществе вкусов, взглядов и представлений. В такой среде расцветают антисистемные идеологии…”
“Антисистема – системная целостность людей с негативным мироощущением, выработавшая общее для своих членов мировоззрение. Все антисистемные идеологии и учения объединяются одной центральной установкой: они отрицают реальный мир в его сложности и многообразии во имя тех или иных абстрактных целей. Вывод из этого двояк: либо подобные учения призывают в корне изменить мир, на деле разрушая его, либо требуют от человека вырваться из оков реальности, разрушая самого себя. И то, и другое в пределе дает один и тот же результат – небытие… Антисистемы складываются в зонах контакта несовместимых суперэтносов – химерах, в силу чего их идеологии противопоставляют себя любой этнической традиции. Распространяются антисистемы далеко за пределы тех контактных зон, где они появляются…”.
В монографиях, посвященных теории этногенеза, Лев Николаевич приводит много исторических примеров антисистемных идеологий и химер: учение исмаилитов в арабском халифате Xв., богумильство в Болгарском царстве, гностицизм, манихейство и т. д.
Мы оставим в стороне интересный вопрос об условиях возникновения антисистем в химерах и остановим наше внимание на мироощущении человека химеры. Чем оно характеризуется? Вне зависимости от того, сложилось ли мироощущение представителей химеры в систему мировоззрения или нет, ему присущи следующие черты:

1. непонимание и болезненное неприятие окружающего мира;
2. ощущение себя изгнанниками, как в окружающем мире, так и в отечестве;
3. отсутствие шкалы этнических ценностей, так как подобная шкала всегда связана с этническими традициями.

Проанализируем с этих позиций мироощущение человека абсурда, обратившись опять к цитатам из “Мифа о Сизифе”, приводя для каждой из трех перечисленных черт соответствующие примеры.
1. — “Стоит опуститься на одну ступень ниже, и мы попадаем в чуждый нам мир. Мы замечаем его “плотность”, видим, насколько чуждым в своей независимости является для нас камень, с какой интенсивностью нас отрицает природа”.
— “Сквозь тысячелетия восходит к нам первобытная враждебность мира”.

2. – “…если вселенная внезапно лишается как иллюзий, так и познаний, человек становится в ней посторонним. Человек изгнан навек, ибо лишен памяти об утраченном отечестве и надежды на землю обетованную”.
3. — “Вера в смысл жизни всегда предполагает шкалу ценностей, выбор, предпочтение. Вера в абсурд учит нас прямо противоположному”.
— “Абсурд не есть дозволение каких угодно действий. “Все дозволено” не означает, что ничего не запрещено. Абсурд показывает лишь равноценность последствий всех действий. Он не рекомендует совершать преступлений, но выявляет бесполезность угрызений совести. Если все виды опыта равноценны, то опыт долга не более законен, чем любой другой”.

Нет нужды в дополнительных аргументах для напрашивающихся выводов. Подробный разбор эссе и последние приведенные цитаты вполне характеризуют философию абсурда А.Камю не только как доктрину, характерную для фазы обскурации, но и как систему взглядов, порожденную химерным мироощущением. Впрочем, то же самое можно сказать и о многих других европейских экзистенциальных теориях, имеющих отправной точкой “несчастное сознание”. Теперь поставим вопрос. Является ли философия абсурда антисисистемным учением? Скорее всего, нет. Дело в том, что на поздних стадиях этногенеза создание устойчивых антисистем затруднительно. Антисистема – это болезнь молодых этносов. Для создания устойчивой антисистемы в этносе необходима достаточно высокая пассионарность его членов, способных воспринять разрушающие этнос идейные установки как руководство к энергичным действиям. Возможно, поэтому Альбер Камю предлагает для человека абсурда “мягкий” выход: продолжить существование в абсурдном мире, а не разрушать его.
Для России, как более молодой суперэтнической целостности, испытывающей мощное влияние соседних суперэтносов и обладающей всеми признаками химерности, анализ философских и идеологических доктрин с позиций теории этногенеза является актуальным. Тем более что еще одного “разрушения до основания всего мира насилия” как вначале прошлого века, во имя абстрактных “общечеловеческих ценностей” Россия может не перенести.
Литература

1. А.Камю. Миф о Сизифе\\ Бунтующий человек. М., Изд-во политической литературы, 1990.
2. Л.Н.Гумилев. Этногенез и биосфера земли. Л. Гидрометеоиздат, 1990.
3. Л.Н.Гумилев. Этносфера: история людей и история природы. М., Экопрос, 1993.

А. В. Норин

Материалы международной конференции, посвященной 90-летию Л.Н.Гумилева “Учение Л.Н.Гумилева и современность”, т.2., СПб.

« Душа, не стремись к вечной жизни, Но постарайся исчерпать то, что возможно» Пиндар. Пифийские песни (III, 62-63)

На первый взгляд - мораль этого мифа, - тщетность бытия. Но основная проблема экзистенциализма формулируется (в частности и Камю) иначе - это проблема самоубийства, решение которой дает ответы на самые загадочные стороны бытия. Вопрос - «Что есть самоубийство?», обращен непосредственно к бытию и может считаться одним из основных вопросов любой философии в той мере, в какой она стремится к диалогу с истиной и оправданию своей почетной обязанности - представлять человека в этом, если хотите, споре.

Во-первых, Камю рассматривал самоубийство как индивидуальный акт: «самоубийство подготавливается в безмолвии сердца». Во-вторых, то что называется причинами - обычно всего лишь повод. Таким образом, Камю медленно переходит к основной теме своей работы - теме абсурда в жизни.

Нужно не забыть, что здесь перед нами более Камю психолог, чем философ, и обратимся к чувствам. Ведет ли абсурд к смерти ?

Мы можем, например, вычитать, что чувство абсурдности - это разлад между человеком и жизнью: «когда очевидность и восторг уравновешивают друг друга, мы получаем доступ и к эмоциям и к ясности». За этим следует философский вопрос в лучших традициях герменевтики: «не следует ли за заключением абсурдности быстрейший выход из этого состояния?». Многие отвечающие «нет» действуют так, как если бы сказали «да»; и наоборот, самоубийцы часто уверены, что жизнь имеет смысл. И взгляд на жизнь как на бессмыслицу совсем не равен утверждению, что она не стоит того, чтобы ее прожить. «Нюансы, противоречия, все объясняющая психология, умело привнесенная «духом объективности», - все это не имеет ничего общего с этим страстным исканием (имеются виду искания - «куда же ведет абсурд?»), ему потребно неправильное, то есть логическое мышление". Абсурдные стены «Чувство абсурдности неуловимо в тусклом свете своей атмосферы». Можем найти, что такое атмосфера чувства по Камю - «большие чувства» - целая вселенная. Наделенная собственной аффективной атмосферой, эта вселенная предполагает наличие определенной метафизической системы или установки сознания».

Хотелось бы подчеркнуть здесь слово «собственной », т.к. «определенность» вводится по законам самой этой «вселенной». Неуловимость же, заслуживает отдельного внимания. Уловимость - практическая оценка. Чувства же, которые недоступны нам во всей своей глубине, частично отражаются в поступках, в установке сознания, необходимых для того или иного чувства. Тем самым задается метод, но это метод анализа, а не познания в том смысле, в котором я писала ранее. Метод познания предполагает метафизическую доктрину, которая заранее определяет выводы, вопреки всем заверениям в без предпосылочности метода, что собственно не так страшно, но только не в этом случае.

Может все-таки удастся раскрыть неуловимое чувство абсурдности в родственных мирах умопостижения искусства жизни? Начнем с атмосферы абсурда. Конечная цель - постижение вселенной абсурда. «Начало всех великих мыслей - ничтожно. В этом - парадокс скуки». Далее Камю замечает, что ощущение абсурда рождается с ощущением возраста, поскольку элементарность и определенность происходящего - содержание абсурдного чувства. Пока разум молчит, погрузившись в недвижный мир надежд, все упорядочивается и отражается в единстве его ностальгий. При первом же движении этот мир дает трещину.

Какой же вывод из этих рассуждений об ограниченности разума? Отчуждаемый от самого себя и от мира, вооруженный на любой случай мышлением, которое само себя отрицает в самый миг собственного утверждения (в круге первом - в подходе к истинности и ложности, во втором - в преодолении всеединства; чистый разум«испорчен» желанием ясности в том, где проявление абсурда - в не наполняемости рва между собственным существованием и содержанием, вкладываемым в него, действительно, как может быть смертным мыслящее существо) - что это за удел, если я могу примириться с ним лишь отказавшись от знания и жизни, если мое желание всегда наталкивается на непреодолимую стену? Значит желать - вызывать к жизни парадоксы. Все устроено так, чтобы родилось это отравленное умиротворение, дающее нам беспечность, сон сердца и отречение смерти.

Абсурдно столкновение между иррациональностью и исступленным желанием ясности. Абсурд здесь равно зависит и от человека и от мира, и пока что - он единственная связь между ними. Последнее утверждение можно рассматривать как кредо французского экзистенциализма, когда подобный постулат о месте человека в миреприводит к идее абсурда, как особой "душе" мира, самодвижимой подобно душе человека. Так от парадоксальной природы желаний автор переходит к главному вопросу: «почему сердце не сгорает в миг появления чувства абсурда»?

«Остановка в пустыне » Хайдеггер говорил: «забота - краткий миг страха». Обращение к смерти - это краткий миг заботы, голос тревоги, заклинающий экзистенцию вернуться к самой себе. И это путь экзистенциализма: Ясперс искал нить Ариадны, Кьеркегор не только искал абсурда, но и жил им. Мыслить - значит научиться заново видеть, стать внимательным; это значит управлять собственным сознанием, учась у Пруста, придавать привилегированное положение каждой идее, каждому образу. С самого начала этот метод кладет конец несбыточным надеждам и околонаучным знаниям. Все мыслители согласны в одном: человек способен видеть и познавать только собственные стены…

Философское самоубийство Как я уже писала ранее, чувство абсурда не равно понятию абсурда. После вынесения приговора вселенной чувство может умереть. Необходимо понять почему люди добровольно уходят из этой вселенной и почему остаются. Остаться - значит вести непрерывную борьбу. Борьба эта предполагает полное отсутствие надежды, но не отчаяние, неизменный отказ, но не отречение и осознанную не удовлетворенность. Все, что уничтожает, скрывает эти требования или идет вразрез с ними идет на абсурд и обесценивает предполагаемую установку сознания. Абсурд имеет смысл и силу, которую трудно переоценить в нашей жизни, когда с ним не соглашаются. Откуда это следует? Во-первых абсурдность порождается сравнением или противопоставлением. Абсурд - это раскол, ибо его нет ни в одном из сравниваемых элементов, он рождается в их столкновении. И этот раскол - существенная связь между человеком и миром.

Человек знает: во-первых, что он хочет, во-вторых, что ему предлагает мир и что его объединяет с миром. Уничтожить один из вопросов триады означает уничтожить ее всю. Последнее - единственная достоверность. Задача человека - вывести из нее все следствия, которые в дальнейшем будут определять суть метода. Поэтому первое правило метода - если считаю что-то истинным - должен это сохранить. Вот как это формулируется сам Камю: «Первым, и по сути дела, единственным условием моего исследования является сохранение того, что меня уничтожает, последовательное соблюдение того, что я считаю сущностью абсурда». Осознавший абсурд человек привязан к нему навсегда. Таким образом, экзистенциализм, обожествляя то, что сокрушает человека, предлагает ему вечное бегство от самого себя. Так Ясперс, говоря, что все имеет объяснение в бытии, в «непостижимом единении частного и общего» находит в этом средство для возрождения всей полноты бытия - крайнее самоуничтожение, отсюда делая вывод, что величие бога - в его непоследовательности. Шестов говорил: «Единственный выход там, где для человеческого ума нет выхода. Иначе к чему нам Бог?». Необходимо броситься в Бога и этим скачком избавиться от иллюзий. Когда абсурд интегрирован человеком, в этой интеграции теряется его сущность раскол. Так мы приходим к идее, что абсурд предполагает равновесие. Если же экзистенциализм пытается перенести акцент на один из компонентов триады, тем самым нарушается равновесие. Рассматривание с такой искаженной позиции остальных компонент приводит к выводу о немощи разума. Абсурд - это ясный разум, осознающий свои пределы . Абсурдная свобода Человек бунтующий видит свои пределы, но закрывая глаза на природу абсурда, ищет наилегчайший путь - борясь с собственными стенами, создает все новые стены вокруг себя. Не ставя своей жизни никаких вопросов, всегда принимает повод за причину происходящего, не делая попыток видеть дальше своих стен. Здесь Камю говорит о скачке. В разных видах эту идею можно найти и у Р. Баха, у Бердяева или Кьеркегора. Стоит на этом остановиться. «От абсурдного человека требуют совершить нечто совсем иное - скачок. В ответ он может только сказать, что не слишком хорошо понимает требование, что оно неочевидно. Он желает делать лишь то, что хорошо понимает. Его уверяют, что это грех гордыни, а ему неясно само понятие «греха». Он чувствует себя неисправимо невинным... «Камю упрощает скачок до термина, означающего любой уход от проблемы, уход от конфликта. Вопрос о том, что человек не в силах отбросить даже во время скачка, когда решает обойтись без скачка, но в состоянии «полной невинности», остается открытым.

И опять Камю возвращается к проблеме самоубийства, говоря о том, что главное - это удержаться на гребне волны, между осознанием абсурда и скачком. Самоубийство - полная противоположность бунту, так как предполагает согласие. И, в то же время, подобно скачку, самоубийство - согласие с собственными пределами, но это два взаимоисключающих выхода. С точки зрения художника, цену жизни придает именно бунт. «Бунт постоянная данность человека самому себе. «Так Камю переносит в повседневный опыт тему перманентной революции. Проблема бунта приводит нас к мысли об отсутствии «свободы вообще». Абсурд же нам предлагает следующую альтернативу: либо мы не свободны, либо полностью свободны. «Единственная доступная моему уму и сердцу свобода есть свобода ума и действия. А смерть - единственная реальность».

«Завтрашнего дня нет - отныне стало основанием моей свободы», - кстати, похоже на женскую логику. Абсурд учит - главное не качество, а количество опыта. Это приводит к отсутствию иерархии опыта и к отсутствию системы ценностей. Побивать все рекорды - как можно чаще сталкиваться с миром. «Вселенная абсурдного человека вселенная льда и пламени». метафизический абсурд иррациональность

Абсурдный человек «Абсурдный человек готов признать, что есть лишь одна мораль, которая не отделяет от бога: это навязанная ему свыше мораль (Камю противопоставляет ей собственную мораль человека). Но абсурдный человек живет как раз без этого бога. Что до других моральных учений, (включая имморализм), то в них он видит только оправдания, тогда как ему самому не в чем оправдываться. Я исхожу здесь из принципа его невиновности. «Далее Камю говорит об опасности комплекса невиновности». Достоверность бога - куда более притягательна, чем достоверность безнаказанной власти злодеяния. «Казалось бы, выбор нетруден. Но выбора нет, абсурд не освобождает от выбора, он привязывает к нему навсегда. Абсурд показывает лишь равноценность последствий любого выбора, если хотите, выявляет бесполезность угрызений совести». «Можно быть добродетельным из каприза. Сможет ли абсурд избавить человека от этого замкнутого круга угрызений совести, когда стремление возвратить невинность мешает анализу «чистого выбора», возвращая человека к согласию с собственными стенами? Абсурдный ум готов к расплате» «Для него существует ответственность, но не существует вины. Более того он согласен, что прошлый опыт может быть основой для будущих действий».

Единственная истина абсурда раскрывается и воплощается в конкретных людях. Итогом поисков абсурдного ума оказываются не правила этики, а живые примеры. В этом - может быть, главная гуманистическая заслуга философии абсурда. Живой человек всегда значит для другого человека много больше, чем все придуманные «истины». Мы говорим о мире, в котором и мысли, и жизни лишены будущего, здесь для искусства выбраны лишь те герои, которые поставили своей целью исчерпание жизни.

Абсурдное творчество «В разреженном воздухе абсурда жизни таких героев могут длиться лишь благодаря нескольким глубоким мыслям, сила которых позволяет им дышать. В данном случае речь пойдет об особом чувстве верности».

Можно добавить: и о чувстве верности автора своим героям, «верности правилам сражений». Детские поиски забвения и удовольствия отныне оставлены. Творчество, в том смысле, в каком оно способно их заменить, есть по преимуществу абсурдная радость. Искусство является знаком смерти и в то же время приумножением опыта. Творить - значит жить вдвойне. Поэтому мы и завершаем разбор тем данного эссе обратившись к исполненной великолепия и в то же время ребячества вселенной творца. Ошибочно считать ее символической, полагать, будто произведение искусства может рассматриваться как убежище от абсурда. Произведение искусства впервые выводит наш ум за его пределы и ставит лицом к лицу с другим. Творчество отражает тот момент, когда рассуждение прекращается и на поверхность вырываются абсурдные страсти. В абсурдном рассуждении творчество следует за беспристрастностью и раскрывает ее.

Хочется закончить еще одной цитатой из эссе: «Старое противопоставление искусства и философии достаточно произвольно. Если понимать его в узком смысле, то оно просто ложно. Единственно приемлемый аргумент сводится здесь к установлению противоречия между философом, заключенным в сердцевину своей системы и художником, стоящим перед своим произведением. Но, подобно мыслителю, художник вовлекается в свою работу и в ней становится самим собой. Это взаимовлияние творца и произведения образует важнейшую проблему эстетики. Между дисциплинами, которые создаются человеком для понимания и любви, нет границ ».