от лат. grapho – пишу и mania – страсть, влечение.

Определяя графоманию как болезненную страсть к сочинительству, не подкрепленную природным дарованием, толковые словари вслед за бытовым словоупотреблением предлагают пользоваться этим термином как своего рода вкусовой оценкой или, если угодно, диагнозом. Слово «графоман» воспринимается как синоним бездарности, причем бездарности амбициозной, воинствующей, а графоманские тексты прочитываются как «плохая», «низкокачественная» литература, лишь имитирующая (зачастую с незаметным для самого автора конфузным эффектом ) внешние признаки словесного искусства, но не способная порождать собственно художественные смыслы.

Так графоманию понимали еще в XVIII–XIX столетиях – см. комедию французского поэта А. Пирона «Метромания» (1738), высмеивающую массовую одержимость модным в ту пору стихотворчеством, творчество графа Дмитрия Хвостова (1757–1835), чье имя благодаря насмешкам современников стало в русской традиции нарицательным, или стихи воспетого Федором Достоевским капитана Лебядкина. И в этом словоупотреблении не было никакой беды – вплоть до ХХ века, когда все усиливающаяся тяга к ценностному релятивизму размыла границы конвенциально одобренного обществом единого художественного вкуса и когда на волне стремления взломать стандарты бесцветно грамотной литературной речи возникли новые художественные явления (например, авангардизм или, позднее, концептуализм), применительно к которым традиционная оппозиция таланта и графомании (бездарности) либо не срабатывает, либо открывает избыточно широкое поле для оценочного произвола и/или плюралистических интерпретаций.

Выяснилось, что стихи графа Хвостова и даже капитана Лебядкина не только не так уж плохи, но и могут рассматриваться как отправная точка для художественных инноваций. Оказалось, что свои претензии на гражданство предъявляет наивная литература , позиционно располагающаяся между современным фольклором и профессиональным творчеством. Пришлось признать и права авторов на использование литературной маски (в том числе маски графомана), и то, что во многих случаях (выразительным примером здесь могут служить стихи поэтов-обэриутов) одно и то же произведение, в зависимости от того, кому принадлежит его авторство, может быть прочтено либо как образцовая графомания, либо как свидетельство художественной новизны и дерзости. Так, скажем, стихотворение:

Почему я плачу,

Очень просто:

из-за Вас.

Ваша чуткая натура

Привела меня в экстаз, -

которое любой эксперт определил бы как графоманское, с полным основанием печатается теперь в томе престижной «Библиотеки поэта», ибо оно принадлежит не кому-нибудь, а Николаю Олейникову.

Именно с утратой хоть сколько-нибудь мотивированного представления о дистанции между графоманией и собственно литературой стало возможным появление и телевизионного журнала «Графоман», и магазина элитарной книги с тем же названием, и специального журнала «Соло», где стопроцентно графоманские опусы публиковались под рубрикой «Клуб им. полковника Васина».

Поэтому целесообразно отвлечься от сугубо оценочной доминанты в толковании термина «графомания», определяя ее в дальнейшем как разновидность непрофессиональной литературы, отличающуюся от эпигонства тем, что она создается художественно невменяемыми авторами, принадлежащими по своему образовательному и интеллектуальному цензу, как правило, к среде неквалифицированного читательского большинства. « Графоман, – по наблюдению Всеволода Бродского, – живет в отдельном мире, где творчество – лишь способ письменно зафиксировать свои личные радости и печали, где место, допустим, Мандельштама занимает Эдуард Асадов, где истории искусств вовсе не существует. Графоман выпадает из привычного литературного пространства ». Причем, – подчеркивает Игорь Шайтанов, – « стиль русской графомании часто исполнен стилистической архаики, придающей важность речи, несколько тяжеловесен, даже когда шутлив, то, что В. Кюхельбекер называл у Хвостова “возвышенностью глупости” ».

См. ВКУС ЛИТЕРАТУРНЫЙ; ВМЕНЯЕМОСТЬ И НЕВМЕНЯЕМОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; ИННОВАЦИИ ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ; КОНФУЗНЫЙ ЭФФЕКТ В ЛИТЕРАТУРЕ; МАСКА ЛИТЕРАТУРНАЯ; НАИВНАЯ ЛИТЕРАТУРА, ПРИМИТИВИЗМ; ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ И НЕПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА

Из "Записных книжек" Сергея Довлатова.

***
В молодости поэт Андрей Битов держался агрессивно. Особенно в нетрезвом состоянии. И как-то раз он ударил поэта Андрея Вознесенского.Это был уже не первый случай такого рода. Битова привлекли к товарищескому суду. Плохи были его дела. И тогда Битов произнес речь. Он сказал:
— Выслушайте меня и примите объективное решение. Только сначала выслушайте, как было дело. Я расскажу, как это случилось, и тогда вы поймете меня. А следовательно — простите. Потому что я не виноват. И сейчас это всем будет ясно. Главное, выслушайте, как было дело.
— Ну, и как было дело? — поинтересовались судьи.
— Дело было так. Захожу в “Континенталь”. Стоит Андрей Вознесенский. А теперь ответьте, — воскликнул Битов, — мог ли я не дать ему по физиономии? !
***
Поэты Найман и Бродский шли по Ленинграду. Дело было ночью.
— Интересно, где здесь Южный Крест? — спросил вдруг Бродский.
(Как известно, Южный Крест находится в соответствующем полушарии.) Найман сказал:
— Иосиф! Откройте словарь Брокгауза и Ефрона. Найдите там букву “А”. И поищите там слово “Астрономия”.
Бродский ответил:
— Вы тоже откройте словарь на букву “А”. И поищите там слово “Астроумие”.

***
Битов и Цыбин поссорились в одной компании. Битов говорит:

— Я тебе, сволочь, морду набью! Цыбин отвечает:

— Это исключено. Потому что я — толстовец. Если ты меня ударишь, я подставлю другую щеку.

Гости слегка успокоились. Видят, что драка едва ли состоится. Вышли курить на балкон. Вдруг слышат грохот. Забегают в комнату. Видят — на полу лежит окровавленный Битов. А толстовец Цыбин, сидя на Битове верхом, молотит его пудовыми кулаками.
***
Найман и Губин долго спорили, кто из них более одинок.Рейн с Вольфом чуть не подрались из-за того, кто опаснее болен.Ну, а Шигашов и Горбовский вообще перестали здороваться. Поспорили о том, кто из них менее вменяемый. То есть менее нормальный...
***
Писателя Воскобойникова обидели американские туристы. Не пунктуально вроде бы себя повели. Не явились в гости. Что-то в этом роде. Воскобойников надулся:

— Я, — говорит, — напишу Джону Кеннеди письмо. Мол, что это за люди, даже не позвонили. А Бродский ему и говорит:

— Ты напиши “до востребования”. А то Кеннеди ежедневно бегает на почту и все жалуется: “Снова от Воскобойникова ни звука!..”

***
У Валерия Грубина, аспиранта-философа, был научный руководитель. Он был недоволен тем, что Грубин употребляет в диссертации много иностранных слов. Свои научные претензии к Грубину он выразил так:

— Да хули ты выебываешься?!
***
У Иосифа Бродского есть такие строчки:

Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать,
На Васильевскии остров
Я приду умирать...

Так вот, знакомый спросил у Грубина:

— Не знаешь, где живет Иосиф Бродский? Грубин ответил:

— Где живет, не знаю. Умирать ходит на Васильевский остров.
***
Грубин предложил мне отметить вместе ноябрьские торжества. Кажется, это было 60-летие Октябрьской революции. Я сказал, что пить в этот день не буду. Слишком много чести. А он и говорит:

— Не пить — это и будет слишком много чести. Почему же это именно сегодня вдруг не пить!
***
Я спросил у восьмилетней дочки:

— Без окон, без дверей — полна горница людей. Что это?

— Тюрьма, — ответила Катя.

Мгновенно ставший самой обсуждаемой отечественной записью года. Перед петербургским концертом 20-летней певицы, который из-за ажиотажа пройдет в два этапа 7 и 8 июня, м ы попросили филологов, создателей образовательного паблика «Глазарий языка» проанализировать тексты ее песен и объяснить, действительно ли это новое слово в отечественной поэзии.

После выхода альбома Монеточки «Раскраски для взрослых» отечественные медиа дружно рассыпались в комплиментах. Например, критик «Медузы» назвал его «манифестом поколения» и добавил, чтобы показать, что не шутит: «на самом деле да». Позволим себе немного процитировать: «с точки зрения технических навыков Монеточка умеет укладывать слова в строчки и изобретать рифмы не хуже многих… Одна из главных функций нынешнего русского рэпа - говоря о себе, говорить о времени; у Монеточки это тоже получается здорово. Конечно, было бы преувеличением сказать, что общественная проблематика - главное на "Раскрасках". Баланс тем тут нормальный для любого 19-летнего человека: любовь, секс, деньги (и их отсутствие), отношения со своим и чужим городом».

Мы, в отличие от восторженного рецензента, не беремся судить, насколько обозначенный круг тем нормален для любого 19-летнего человека и является ли в самом деле жалоба на отсутствие денег манифестом поколения (видимо, в современной России на самом деле да), а вот «умение укладывать слова в строчки» нас интересует, хотя мы бы, пожалуй, не стали называть поэтическое творчество именно так.

Итак, первое впечатление от знакомства с «Раскрасками для взрослых» - густоты, плотности текстов. В них, во-первых, просто много слов (для сравнения: в два раза больше, чем в альбоме «Всякое» Сергея Шнурова, о котором мы ), а во-вторых, эти слова объединены в громоздкие синтаксические конструкции (средний объем предложения в полтора раза больше, чем в том же «Всяком»).

Любопытно, с этой точки зрения, сравнить пропорции трех основных типов словосочетаний в альбоме Монеточки и поэзии во многом противоположных друг другу, в том числе в плане конструкции стиха, А. С. Пушкина и И. А. Бродского. Хорошо видно, что Монеточка находится на полюсе Бродского: доля атрибутивных связей (прилагательное + существительное) резко сокращается, а доля объектных (глагол + существительное) - вырастает, почти уравниваясь с первыми.

Эта боязнь поэтических прилагательных спровоцирована - в исторической перспективе - многими факторами, главный из которых - исчерпание их фонда и сопутствующее ему обесценивание эпитета. Дело в том, что атрибутивные словосочетания шаблонизируются быстрее глагольных - и потому отвергаются поэзией, которая претендует на оригинальность высказывания. Говоря по-простому, лучше редко, но метко.

Мы решили проверить, что же представляют собой словосочетания вида «прилагательное + существительное» в «Раскрасках для взрослых». Для этих целей мы, воспользовавшись алгоритмом Sketch Engine, выделили в текстах альбома 15 ключевых атрибутивных пар: «маленькая душа», «лучшая девушка», «седой февраль», «грустная скрипка», «безликая грязь», «старая конфорка», «ночной ларек», «серая мышца», «конченый город», «мамины духи», «тупиковая веточка», «бесполезное звено», «тесная гримерка», «пошлая книжка», «шустрая вилка», - и попробовали найти их в поэтическом подкорпусе Национального корпуса русского языка.

Вы не поверите: ни одно из словосочетаний не встретилось нам - за всю историю русской поэзии - ни разу! Что это - признак гениальности молодой авторки? Доказательство ее невероятного чутья к слову? Недохвалил, получается, Монеточку рецензент «Медузы» со всеми своими восторгами - не «не хуже» она многих, а лучше всех!

Увы, это - глум. То есть в поэтическом подкорпусе НКРЯ таких комбинаций мы в самом деле не нашли. Но не потому, что это какие-то выдающиеся соединения слов, до которых никто раньше не додумался. Причина прямо противоположная: их избегали.

После безрезультатных поисков по НКРЯ мы обратились с теми же запросами на сайт «Стихи.ру» - эту Вальхаллу русских народных поэтов. И вот там-то нас ждал успех: «маленькая душа» - более 94 000 совпадений; «лучшая девушка» - более 74 000 совпадений; «седой февраль» - 73 000; «грустная скрипка» - 72 000; «безликая грязь» - 52 000; «старая конфорка» - 52 000; «ночной ларек» - 42 000; «серая мышца» - 24 000; «конченый город» - 24 000; «мамины духи» - 21 000; «тупиковая веточка» - 20 000; «бесполезное звено» - 13 000; «тесная гримерка» - 12 000; «пошлая книжка» - 8 000; «шустрая вилка» - более 7 500 совпадений.

Вы думаете, эти стихи взяты из нашего «манифеста поколения»: «Маленькая душа в свете больших огней / Движется не спеша в этом потоке дней, / Мимо широких дорог, мимо людей больших, / Им не понять тревог маленькой этой души…»? О нет, это произведение Саши Светловой1 с сайта «Стихи.ру».

Вам кажется, что такие «удивительные, до слез нежные» строки могла написать только Монеточка: «Седой февраль опять разводит слякоть, / Ему ведь тоже дней прошедших жаль. / Мне не к лицу писать стихи и плакать, / А я пишу и плачу, как февраль»? Да бог с вами, как же вы не узнали Эдуарда Скороходова с того же ресурса.

Вы убеждены, что сейчас-то точно не ошибетесь: «мультиоконная / симфония… / оптоволоконная / дисгармония… // тупиковая ветвь / это, / знаю… / ни границ впереди, / ни света… / пропадаю…»? И снова вынуждены вас разочаровать; познакомьтесь с Леди Хелен, они все зависают вместе.

Подведем неутешительные итоги: альбом «Раскраски для взрослых» - это чистая, беспримесная графомания.

Лауреат Нобелевской премии 1987 года по литературе, поэт русской культуры ныне, по воле судьбы, принадлежит американской цивилизации.
Роберт Сильвестр писал о Бродском: “В отличие от поэтов старшего поколения, созревших в то время, когда в России процветала высокая поэтическая культура, Бродский, родившийся в 1940 году, рос в период, когда русская поэзия находилась в состоянии хронического упадка, и вследствие этого вынужден был прокладывать свой собственный путь”.
Высказывание Сильвестра достаточно справедливо, потому что в качестве

Поэзии выдавалось то, что существовало на страницах печати, – но это был абсолютный вздор, об этом и говорить стыдно, и вспоминать не хочется.
“Ценность нашего поколения заключается в том, что, никак и ничем не подготовленные, мы проложили эти самые, если угодно, дороги” – пишет Бродский. “Мы действовали не только на свой страх и риск, это само собой, но просто исключительно по интуиции. И что замечательно – что человеческая интуиция приводит именно к тем результатам, которые не так разительно отличаются от того, что произвела предыдущая культура, стало быть, перед нами не распавшиеся еще цепи времен, а это замечательно”.
Поэт русской культуры ныне принадлежит американской цивилизации. Но дело не ограничивается цивилизацией. В случае с Бродским эмиграция не просто географическое понятие. Поэт пишет на двух языках, Таким образом, в творчестве поэта сошлись и причудливо переплелись две разнородные культуры, и их “конвергенция”, случай в известной мере уникальный, чем-то напоминает творческую судьбу В. Набокова.
В своей книге-эссе “Меньше, чем единица”, написанной по-английски, как считают сами американцы, пластично и безупречно, Бродский приобщает американского читателя к миру русской поэзии. В своих же русских стихах поэт парит над американским ландшафтом:
Северо-западный ветер его поднимает над
Сизой, лиловой, пунцовой, алой
Долиной Коннектикута. Он уже
Не видит лакомый променад
Курицы по двору обветшалой
Фермы, суслика на меже.
На воздушном потоке распластанный, одинок,
Все, что он видит – гряду покатых
Холмов и серебро реки,
Вьющейся точно живой клинок,
Сталь в зазубринах перекатов,
Схожие с бисером городки
Новой Англии…
Этот полет одинокого сильного ястреба, держащего курс на юг, к Рио-Гранде, на пороге зимы, прослежен, казалось бы, американским глазом, но смущает финальная строка стихотворения: детвора, завидев первый снег, “кричит по-английски: “Зима, зима!” На каком же языке ей кричать в США, как не по-английски? Последняя строка вызывает герметичность американского мира, вселяет подозрение, что здесь не обошлось без мистификаторской мимикрии, разрушенной напоследок намеренно и наверняка.
В декорациях американского неба вдруг возникает черная языковая дыра, не менее страшная, чем осенний крик птицы, чей образ, и без того нагруженный тяжестью разнородного смысла, в виду той дыры приобретает новое, четвертое измерение, куда и устремляется ястреб:
…Все выше. В ионосферу.
В астрономически объективный ад
Птиц, где отсутствует кислород,
Где вместо проса – крупа далеких
Звезд. Что для двуногих высь,
То для пернатых наоборот.
Не мозжечком, но в мешочках легких
Он догадывается: не спастись.
А вот стихотворение из книги Бродского “части речи” (1977). Оно написано в знакомой нам форме фрагмента, которая заставляет вспомнить, что он принадлежит к школе Ахматовой:
…и при слове “грядущее” из русского языка
Выбегают мыши и всей оравой
Отгрызают от лакомого куска
Памяти, что твой сыр дырявой.
После скольких зим уже безразлично, что
Или кто стоит в углу у окна за шторой,
И в мозгу раздается не неземное “до”,
Но ее шуршание. Жизнь, которой,
Как даренной вещи, не смотрят в пасть,
Обнажает зубы при каждой встрече.
От всего человека вам остается часть
Речи. Часть вообще. Часть речи.
Стихотворение так и начинается у Бродского со строчной буквы после отточия. При слове “грядущее” по прихоти ассоциаций из языка возникают другие слова с присущими им шлейфами настроений, эмоций, чувствований. Они, как мыши, вгрызаются в память, и тут выясняется, что память стала дырявой, что многое уже забылось. Слово влечет за собой другое слово не только по смыслу, многие ассоциации возникают по созвучию: грядуЩее – мыШи – Шторой – ШурШание. За этой звуковой темой следует другая: Жизнь – обнаЖает – в каЖдой. Далее развивается третья: встреЧе – Человека – Часть – реЧи – Часть – реЧи – Часть – реЧи. Это не просто инструментовка на три темы шипящих согласных звуков, это слова-мыши, которые выбегают и суетятся при одном только слове “грядущее”.
Творчество Бродского метафизично, это микрокосмос, где уживается Бог и черт, вера и атеизм, целомудрие и цинизм. Его поэзия чрезвычайно объемна и – одновременно – разнопланова. Не случайно один из его лучших сборников назван в честь музы астрономии – Урании. Обращаясь к Урании, Бродский пишет:
Днем и при свете слепых коптилок,
Видишь: она ничего не скрыла
И, глядя на глобус, глядишь в затылок.
Вон они, те леса, где полно черники,
Реки, где ловят рукой белугу,
Либо – город, в чьей телефонной книге
Ты уже не числишься. Дальше к югу,
То есть к юго-востоку, коричневеют горы,
Бродят в осоке лошади-пржевали;
Лица желтеют. А дальше – плывут линкоры,
И простор голубеет, как белье с кружевами.
“…зачастую, когда я сочиняю стихотворение и пытаюсь уловить рифму, вместо русской вылезает английская, но это издержки, которые у этого производства всегда велики. А какую рифму принимают эти издержки, уже безразлично” – так говорит Бродский о “технологии” своего творчества. “Больше всего меня занимает процесс, а не его последствия”. “…когда я пишу стихи по-английски, – это скорее игра, шахматы, если угодно, такое складывание кубиков. Хотя я часто ловлю себя на том, что процессы психологические, эмоционально-акустические идентичны”.
Ветренно. Сыро, темно. И ветренно.
Полночь швыряет листву и ветви на
Кровлю. Можно сказать уверенно:
Здесь и скончаю я дни, теряя
Волосы, зубы, глаголы, суффиксы,
Черпая кепкой, что шлемом суздальским,
Из океана волну, чтоб сузился,
Хрупая рыбу, пускай сырая.
Бродский, подобно Ахматовой и Мандельштаму, очень литературный поэт, у него много аллюзий на предшественников. В приведенном отрывке из стихотворения “1972” есть намек на “Слово о полку Игореве”, в конце перефразирован Гейне; другое стихотворение начинается: “Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря…” – это “Записки сумасшедшего” Гоголя. Неожиданно возникает Хлебников:
Классический балет! Искусство лучших дней!
Когда шипел ваш грог и целовали в обе,
И мчались лихачи, и пелось бобэоби,
И ежели был враг, то он был – маршал Ней.
Поэтический мир Бродского, по сути дела, оказывается квадратом, сторонами коего служат: отчаяние, любовь, здравый смысл и ирония.
Бродский был изначально умным поэтом, то есть поэтом, нашедшим удельный вес времени в поэтическом хозяйстве вечности. Оттого он быстро преодолел “детскую болезнь” определенной части современной ему московско-ленинградской поэзии, так называемое “шестидесятничество”, основной пафос которого определяется… впрочем, Бродский отдал этому пафосу мимолетную дань, хотя бы в ранних, весьма банальных стихах о памятнике:
Поставим памятник
В конце длинной городской улицы…
У подножья пьедестала – ручаюсь –
Каждое утро будут появляться
Цветы…
Подобные стихи о памятнике обеспечивали поэту репутацию смутьяна, и Бродский в конце 50-х годов явно ценил эту репутацию. Но куда сильнее и своевольнее прорывалась в поэзии юного Бродского тема экзистенциального отчаяния, захватывая попутно темы расставаний жанр, смешиваясь с темой абсурдности жизни и смотрящий из всех щелей смерти:
Смерть – это все машины,
Это тюрьма и сад.
Смерть – это все мужчины,
Галстуки их висят.
Смерть – это стекла в бане,
В церкви, в домах – подряд!
Смерть – это все, что с нами –
Ибо они – не узрят.
Такой бурный “пессимизм” в сочетании с “фрондой” был чреват общественным скандалом.
Любовь – мощный двигатель поэзии Бродского. Обычная любовь переплетается с отчаянием и тревогой. Любовная трагедия может обернуться и фарсом, изложенным бойким ямбом:
Петров женат был на ее сестре,
Но он любил свояченицу; в этом
Сознавшись ей, он позапрошлым летом,
Поехав в отпуск, утонул в Днестре.
(“Чаепитие”)
Фарс разлагает любовь – особенно тогда, когда она слаба, – на составные, чреватые натурализмом, элементы:
Сдав все свои экзамены, она
К себе в субботу пригласила друга;
Был вечер, и закупорена туго
Была бутылка красного вина.
(“Дебют”)
Ирония в поэзии Бродского непосредственным образом сопряжена со здравым смыслом. Бродский о главном не говорит прямо, а всегда уклончиво, обиняками. Заходит с одной и с другой стороны, ищет все новых возможностей пробиться к идее, к собеседнику.
Структура стихотворения Бродского в принципе открыта. Видна художественная целесообразность каждого эпизода, а композиция часто основана на симметрии, так что массы стихов относительно легко обозримы. Можно даже выявить такую закономерность: в коротких стихотворениях формальные ограничения нередко ослабляются, а в длинных нарастают. В коротких текстах Бродский иногда доходит до полного разрушения формы. Так в стихотворении “Сонет” (1962), где не соблюдено ни единое правило построения этой твердой строфической формы, за исключением одного: в нем 14 стихов:
Мы снова проживаем у залива,
И проплывают облака над нами,
И современный тарахтит Везувий,
И оседает пыль по переулкам,
И стекла переулков дребезжат.
Когда-нибудь и нас засыпет пепел.
Так я хотел бы в этот бедный час
Приехать на окраину в трамвае,
Войти в твой дом,
И если через сотни лет
Придет отряд раскапывать наш город,
То я хотел бы, чтоб меня нашли
Оставшимся навек в твоих объятьях,
Засыпанного новою золой.
В 1965 год Бродский формулирует свое кредо, оставшееся в силе до конца его жизни. В стихотворении “Одной поэтессе” он писал:
Я заражен нормальным классицизмом.
А вы, мой друг, заражены сарказмом…
Бродский обнаруживает три вида поэзии:
Один певец подготавливает рапорт.
Другой рождает приглушенный ропот.
А третий знает, что он сам лишь рупор.
И он срывает все цветы родства.
Поэтика Бродского служит стремлению преодолеть страх смерти и страх жизни.
Бродский дошел до предела в сплавлении всех стилистических пластов языка. Он соединяет самое высокое с самым низким. Начало стихотворения “Бюст Тиберия”:
Приветствую тебя две тыщи лет
Спустя. Ты тоже был женат на бляди.
Одна из характернейших примет стихотворной речи Бродского – длинные сложные синтаксические конструкции, переливающиеся через границы строк и строф, иногда действительно вызывающие ассоциации со стальными гусеницами танка, неудержимо накатывающего на читателя. В “Стихах о зимней компании 1980-го года” танк появляется и буквально – закованный в броню тропов, бесконечными синтаксическими переносами выплывает из-за горизонта строфы и обрушивается на читателя:
Механический слон, задирая хобот
В ужасе перед черной мышью
Мины в снегу, изрыгает к горлу
Подступивший комок, одержимый мыслью,
Как Магомет, сдвинуть с места гору.
Танк – слон, пушка – хобот, мина – мышь. Из этих двух рядов тем вырастает образ. У Бродского нередко образы возникают на пересечении совершенно неожиданно сопоставленных тем.
Стихи Бродского, в своей совокупности, представляют собой гимн бесконечным возможностям русского языка, все пишется во славу ему:
Слушай, дружина, враги и братие!
Все, что творил я, творил не ради я
Славы в эпоху кино и радио,
Но ради речи родной, словесности.
За каковое раденье-жречество
(сказано ж доктору: сам пусть лечится),
Чаши лишившись в пиру Отечества,
Ныне стою в незнакомой местности.
Именно вера в язык вводит Бродского в классическую эстетику, сохраняет его экзистенциальное право быть поэтом, не чувствующим абсурдности своего положения, подозревать за культурой серьезный и неразгаданный смысл и, что тоже важно, сдерживать капризы своенравного лирического “я”, иначе его – в рамках эмоционального квадрата – швыряет во все стороны: от любовного безумства к ироническому признанию, от утверждения своей гениальности к утверждению собственного ничтожества.
Как истинный творец, он сам подвел итог своему творчеству. Вообще говоря, Бродский – не просто поэт. На мой взгляд, русской поэзии не хватало философа, чтобы он окинул взглядом всю картину целиком и в то же время мог бы рассказать о том, что увидел. Бродский рассказал. Не знаю, хорошо это или плохо, но он сумел передать всю боль нашего времени, страх перед Ничем, спрятанный в обыденность, метафизическую тоску “и проч.” И только от нас зависит, сможет ли его слово пробиться к нам в наши микровселенные, чтобы принести туда свет откровения.

(Пока оценок нет)

Reading time 2 minutes

Оксимирон за пару лет сформировал вокруг себя такую рэп-тусовку, которой, кажется, никогда в России не было (собственно, так и появился Versus). Сложно представить, чтобы несколько лет назад во время баттла оппоненты параллельно с шутками про «Дом-2» и Ивана Урганта цитировали классиков и даже зачитывали целые четверостишия из Серебряного века — разбираем, каких и какие.

Первый раунд

«Поговорим о твоем альбоме, / Разберем с хладнокровием Лаврентия Берии. / Ты плохо учился в своем Гриффиндоре. / Если русские что умеют, так это разваливать империи», — Гнойный и аллюзия на вселенную «Гарри Поттера» (вообще-то Оксимирон учился в Оксфорде — и, кажется, Гнойному это не слишком по душе).

«Все ждали четыре года. Он как мог нагнетал интригу, / И все, что ему пришло в голову, — это записать аудиокнигу (речь об альбоме «Горгород». — Прим. ред. ). / Причем банальную антиутопию. / Такой уровень дискурса больше подходит Джамалу и Лоику. / Сюжетом, что по силам каждой недалекой п**довке, / Твой рэп — дешевая литература в мягкой обложке. / Это набор самых скучных клише, которые существовали в истории. / Маргинальный сюжет, трагическая любовь посреди антиутопии. / Такого же ни у кого не было, ни у Оруэлла, ни у Замятина. / Это как бы попсовый мотив, который з**бал окончательно», — Гнойный разложил по полочкам составляющие популярного в начале XX века жанра антиутопии и заодно раскритиковал альбом Оксимирона «Горгород».

«Ты лепишь образы, как калеку культями из глины. / Тебя спутать с поэтом, как мешок с х**ми и спинер. / «Худой отпечаток плеча» — учителя, вот срамота. / Этого не могло быть у Пастернака — это попросту безграмотно», — кажется, теперь мы знаем ролевую модель Гнойного среди поэтов.

«П**бать на тупорылых политиков и до п**ды все жадные банкиры. / Хуже всего вы, творцы этой похабнейшей вкусовщины, / Где третьесортный ремикс Есенина или первосортный Олдаса Хаксли / Имеют социальное одобрение. Но мне до п**ды еврейские сказки — / Я не слушаю «Горгород», не читаю Тору и не зависаю на «Эхо Москвы». / Странно, в правом секторе любят лысых, но тебе бы там дали п**ды. / За графоманию, как у Бродского, говнолирику, как у Есенина. / Где ты сам-то гуляешь по краю?» — Гнойный о неблизких ему по духу авторах.

«А я везу вам революцию, как встарь, по дороге из Тушино. / У этой телеги вращаются оси, / Футуристы скинули с корабля современности Пушкина, / А вы до сих пор цеплялись за Окси, ведь он же живой. / Но только живой пример, что любой за четыре года может исписаться и стать никем. / Спустил талант — и не на хопчик, а на дурь и порошок. / Ваш Окси — дутая фигура, как стеклянный петушок», — Гнойный внезапно вспомнил про манифест кубофутуристов «Пощечина общественному вкусу», где Хлебников, Маяковский и Бурлюк обещали сбросить с парохода (sic!) современности не только Пушкина, но и Толстого с Достоевским.

OXXXYMIRON x Reebok Classic - IMPERIVM2017

Второй раунд

«Чтоб ты понял масштаб, я не стал фитовать Major Lazer за пятнадцать лимонов. / Ты за мелочь от спонсора станешь сосать черный болт, как писатель Лимонов. / И мне скажут: «Мироша, ты crazy». Нет, я просто не люблю Major Lazer», — Оксимирон первым упомянул имя за рамками школьной программы по литературе.

«Вы навсегда в тени большого брата, вы калька, даже под алко. / Ты Ресторатор на минималках», — Оксимирон и привет роману Джорджа Оруэлла «1984», а также организаторам серии баттлов SlovoSPB, которых рэпер обвинил во вторичности и непрофессионализме. Дело в том, что SlovoSPB отделилось от уже существующего проекта SLOVO Антона Белогая, даже почти не изменив название.

«Хоть убей, вам не понять, как делать с кайфом треки. / Ты умеешь только баттлить и писать римейки, / А я универсальный солдат. В клубе не станет sold out, пока, тьфу ты, мои слюни стираешь со лба. / Дурень, тут правда семья. Obe и Drago, мы как три мушкетера из романа Ремарка с Дюма», — Оксимирон выбрал самый сентиментальный образ мужской дружбы в мировой литературе.

«А теперь за меня эпилог зачитает мой мертвый homie. Aka Николай Гумилев. / Вот про вас. / «Когда над миром новым Бог склонял лицо свое, тогда / Солнце останавливали Словом, Словом разрушали города. / И орел не взмахивал крылами, звезды жались в ужасе к луне, / Если, точно розовое пламя, Слово проплывало в вышине», — да, это просто два четверостишия из Николая Гумилева, объясняющие, почему Оксимирон пришел на баттл в розовой рубашке.